Мне было 10 лет, когда началась Великая Отечественная война. Через месяц фашистские войска заняли нашу деревню, и она стала на полтора месяца прифронтовой Лужского рубежа. Деревня часто подвергалась артиллерийскому обстрелу. Население выбегало из домов и пряталось в вырытых земляных убежищах.
В один их таких обстрелов наша семья побежала в укрытие. Где-то сзади взорвался снаряд, мимо моего уха прошуршал осколок и ударился в бабушкину спину. Она упала и кричит: «Меня убили!». Подбежав к ней, я увидел на ее спине большой осколок снаряда, схватил его, но тут же отбросил, обжегши руку. Бабушка оказалась невредимой, так как осколок ударился в нее уже на излете. В результате обстрелов половина нашей деревни была сожжена.
Осенней ночью, когда фашистские войскабыли под Ленинградом, к нам в дом пришли командир и комиссар партизанского отряда. Они предложили маме создать в деревне подпольную группу из наиболее благонадежных и преданных Родине людей, что вскоре мама и сделала. В состав группы вошли бабушка и я. Члены подпольной группы собирали продовольствие, одежду, обувь и, самое главное, сведения о немецком гарнизоне, находившемся в двух километрах от деревни в районном центре Осьмино. На это мероприятие мама чаще всего посылала меня, так как к вездесущим мальчишкам немцы относились более лояльно и с меньшим подозрением.
Всё собранное нужно было доставить в партизанский отряд, который базировался в семи километрах от деревни, недалеко от реки в землянках. Мама всегда брала меня с собой. Первоначально встречи с представителями отряда проходили в каком-нибудь обусловленном месте. Иногда ездили на дровнях. Так продолжалось до января 1942 года. Конспираторами мы оказались никудышными. Наши поездки и частое хождение в лес стали достоянием гласности. Среди деревенских жителей нашлись предатели, и маму немцы арестовали. Ее содержали в одиночной камере бывшей милиции, в которой разместилась комендатура и гестапо. Нам с бабушкой стало известно, что арестованным в сутки дают один раз порцию похлебки, а передачи не принимают. Приняли решение пищу доставлять самим. Бабушка собрала холщевую котомку с продуктами, и я пошел в Осьмино. Вокруг комендатуры ходил часовой. Я стал прохаживаться на расстоянии, наблюдая за часовым и обратил внимание, что он после каждого обхода здания задерживался у входа, беседуя с кем-нибудь. Этим я и воспользовался для проникновения на дворовую сторону, куда выходили окошечки камер. Мама меня заметила, постучала. К счастью, одна часть окошечка состояла из двух половинок стекла, которые мы раздвинули, и я передал маме еду, а она мне сообщила фамилии предателей, с которыми ее сводили на допросах. На ее лице были синяки, свидетельствующие о побоях. Так повторялось восемь дней. Потом маму освободили, предварительно отморозив ей ноги, чтобы она не могла передвигаться.
Добытые сведения и сложившуюся обстановку нужно было сообщить партизанам. Конкретного места расположения отряда я не знал, поэтому мама отправила меня с бабушкой. Назад возвращались уже ночью. В небе плыли мощные облака, то закрывая полную луну, и становилось темно, то вновь открывая ее, ярко освещая землю. При подходе к дому я заметил немецкого солдата, топтавшегося от мороза с одной стороны дома, чуть в стороне другого, третьего… Дернув за рукав бабушку и сказав ей об опасности, мы упали на дорогу. Немцы падение наше, очевидно, услышали, так как перестали топтаться и повернулись в нашу сторону. Как назло луна долго не пряталась за облако, а на снегу мы ярко выделялись темным пятном. Когда луна, наконец, спряталась за облако, мы поползли назад, потом побежали. Переждали у надежной женщины. Ближе к утру немцы ушли. Как выяснилось, немцы устроили засаду и в последующие ночи, рассчитывая, что отморозив ноги маме, партизаны сами придут к ней.
Но связь с партизанами не прерывалась. Теперь уже мама отправляла меня одного. Бабушке ходить далеко и по глубокому снегу было не под силу. Сначала я ходил днем. Потом, чтобы не вызывать подозрение у сверстников своим отсутствием, уходил засветло, возвращался ночью. В ту пору развелось очень много волков. Они часто нападали на одиноких путников. Конечно, было страшно. Особенно, когда они завоют. Поэтому я стал ходить не по лесной дороге, а по льду замерзшей реки. Тут было и светлее и менее страшно.
В начале апреля 1942 года маму вновь арестовали и посадили опять в ту же камеру. Таким же образом, как и прежде, я проникал к ее окошечку. Когда она узнавала из допросов что-нибудь важное, посылала меня к партизанам. Однажды, сидя на корточках, я увидел, как открылась недалеко от меня дверь черного входа, и из нее вышел немецкий солдат. Заметив меня, он направился в мою сторону. Я, как кролик перед удавом, смотрел то на пистолетную кобуру на его животе, то в его глаза, и медленно приподнимался. Мама кричит мне: «Беги!!». Солдат подошел, заглянул в камеру, спросил: «Это мама?». Я утвердительно кивнул головой. Тогда он надавил рукой на мое плечо и продолжил: «Сиди». Сам же отошел, справил малую нужду и ушел. Были и такие немецкие солдаты.
14 апреля маму расстреляли, а через месяц на моих глазах расстреляли и бабушку. Позднее их посмертно наградили медалями «За отвагу». Я ушел в партизанский отряд 9-й партизанской бригады, где исполнял обязанности связного и порученца. Дважды попадал в перестрелку партизан с немцами. Партизанская жизнь закончилась 31 января 1944 года с приходом частей Красной Армии.
Мой папа погиб в бою с фашистами в 1941 году в городе Тихвине.
В послевоенное время жил в Ленинграде. Учился. Поступил в Ленинградскую спецшколу Военно-Воздушных Сил, а по ее окончании – в Качинское летное училище. В качестве летчика-истребителя летал 26 лет, из них 11 – на сверхзвуковых самолетах. Бороздил небо над Германией, Чехословакией, Польшей, Сибирью, Приморском краем над тайгой и над Японским морем. В воздухе пришлось встретиться с американскими самолетами. Награжден орденами Отечественной войны и Красной Звезды, медалью «За победу над Германией» и рядом других медалей. Уволился из Вооруженных Сил в звании полковника.
Во сне продолжаю летать до сих пор. И пишу стихи…
Я капельку мельчайшую
На весы Победы бросил,
Тем самым величайшую
Весну подвиг и Осень.
Пускай она незрима
В громаде подвига солдат,
И пусть неумолимо
О ней нелепость говорят.
Но знаю я,
Что более полувека
Та капелька моя
Висит звездою света!
Леонид Павлович Кононов, Санкт-Петербург